Геннадий Хазанов - Ночное

Страна Италия была хоть и красивая, но мучительная. От жары, экономии и быстрых Пилюгин нещадно устал. Наконец, вытянув натруженные о пни ноги, он прилег и мгновенно заснул. Его соседа по номеру оленевода Бильдыева ела ностальгия. В первые дни он еще как-то держался и во время экскурсии даже задал вопрос экскурсоводу. Он спросил, знает ли она как запрягать оленя. Во Флоренции он купил мыльницу, блесну, с рук тамошнего мотыля, после чего совсем потерял интерес и занемог. Пилюгин проснулся от какого-то странного звука. Бильдыев сидел на полу, курил трубку, свернутую из пищелированной бумажки, раскачивался и тоненьким голосом напевал: «Нарьянмал, нарьянмал – городок не велик и не мал». В дверь номера громко постучали и, не дожидаясь ответа вошел старший туристической группы. «Собирайтесь, товарищи», - громко сказал старший. – «Нам дали добро на стриптиз». Пилюгин ничего не понял, но покорно слез с кровати и стал собираться. «Вставайте Бильдыев», - повторил старший. – «Мы идем в ночной бар». «Не хочу бара, хочу Нарьямары» - складно поскулил маленький Бильдыев. Старший хотел что-то объяснить, но передумал, снял Бильдыева с кровати, сунул его в одежду, крепко взял обоих туристов под руки и повел вниз, в холл отеля, где кимарили остальные мужчины группы. «Товарищи!» - разбудил старший. – «Вы первая туристическая группа, которой дов ерили просмотр здешнего стриптиза. Вы, конечно, понимаете, что в связи с этим на нас ложится. Все ли готовы правильно увидеть эти уродливые явления? Как по-вашему человек гордый, непримиримый, к тому же уверенный в завтрашнем дне должен отреагировать, если чужды ему женщины на чужбине под чуждую ему музыку будет с себя снимать чуждую ему одежду? К тому же за деньги». Рыжий турист с Воронежа предположил, он должен сказать: «Зря стараешься подруга, надевай все обратно и возвращайся в семью». «Неправильно», - сказал старший. - «Это грубо и не по-европейски. Они подумают, что вы человек с узким кругозором и у себя в Воронеже никогда стриптиза не видели. Давайте рассмотрим аналогичный случай», - сказал старший. – «Возьмем мирные условия предположим, вы стоите у себя дома у окна. А в окне напротив ни о чем не подозревая уже около часа стоит нагишом голая женщина. Ваши действия?». Турист с Харькова предположил: «Стою еще полчаса, а потом решительно ухожу в другую комнату. Там у меня окно только побольше». «Что вы при этом чувствуете?». «Ох, при этом я чувствую уверенность в завтрашнем дне». «Вы за кого меня принимаете?» - яростным шепотом спросил старший. «А вы за кого меня принимаете?» - переспросил турист из Харькова. Вообще этот харьковчанин был подозрительный: в Риме неожиданно выяснилось, что он знает в каком году и кем основан этот город – не иначе как там у него жили родственники. Вдруг турист Мамаладзе из Батуми решительно заявил: «Не пойду». Руки и губы у него дрожали. «Никуда не пойду». «Это еще почему?» - спросил старший. «Я не уверен, что правильно отреагирую. Я человек специфический. Без пищи неделю могу, без воды 5 дней могу. Без женщины тоже некоторое время не могу. Но нахожусь, как правильно сказать, в очень приподнятом настроении. Так что я не пойду». «Не может быть и речи Мамаладзе. Вы же знаете, какая обстановка в мире. Иран, Ирак, Сальвадор, а тут мы еще вас оставим одного в таком приподнятом настроении», - старший вскинул левую руку, посмотрел на часы. Вскинул правую руку, посмотрел на вторые часы. Выстроил всех по росту, пересчитал, загибая пальцы. Затянул на Бильдыеве ремень и скомандовал: «Вперед!».
В ночном баре тихо играла музыка. Народу было мало. Подскочивший метрдотель указал на свободные места у самой стойки бара, которая пока пустовала и находилась в полумраке. «Там вам будет хорошо», - объяснил он на ломаном русском. Но старший на таком же ломаном сказал: «Нет, спасибо. Нам будет лучше вон там». И группа четким шагом двинулась в дальний конец зала. Размещались недолго, минут 40. Правильней всего, конечно, было посадить спиной к предстоящему стриптизу всех. Но столики были круглые. И как ни пробовали, кто-то все равно оказывался лицом. В лучшем случае боком. Наконец после многих передислокаций группа закрепилась на следующих позициях. Мамаладзе из Батуми располагался к эстраде строго задом. Всякая его попытка обернуться и даже просто пошевелиться была обречена на провал. Так как слева его вплотную поджали оленеводом Бильдыевым, а на правом фланге больно умным туристом из Харькова. Возможность шевеления которого в свою очередь ограничивал Пилюгин, посаженный так, что между ним и харьковчанином не оставалось никого зазора. Бильдыева подперли рыжим воронежцем. Лицом к передовой сидели 75-летний хлебороб Таликбаев из Туркмении в тюбетейке и старший туристической группы. Смугленький официант, двигаясь по фокстротному принес меню. Сделалась тишина. «Что-то ничего не хочется», - выразил общее мнение старший. «Понимаете бомбина», - улыбнулся он официанту – «К сожалению, мы все за рулем». «Да», - добавил словоохотливый воронежец. – «Причем за одним». «Так что», - сказал старший – «Будьте добры 6 порций содовой без виски». И чтобы не дай Бог не принесли наоборот, он 2 раза повторил что без чего. Официант поклонился, зафокстротил прочь, но его окликнул турист из Харькова: «Я, пожалуй, оставлю автомобиль здесь. Я обратно на такси поеду», - гордо заявил он. – «В общем, принесите мне коктейль». И тут последовала длинная фраза на итальянском явно указывающая на то, что у харьковчанина здесь не только родственники, но и он сам тайный уроженец этих мест. Какой вкус у виски без содовой Пилюгин не знал. Но содовую без виски, оказывается, он с детства пил на улицах родного Нижнего Тагила за копейку, а то и просто за удар автомату кулаком. Только при этом вылетали билет и соломинка. Содовую седили молча. Сжатый абсолютно до недвижности Мамаладзе, не моргая глядел на Таликбаева, как будто раздеваться должен был хлебороб. Старенький Таликбаев в ожидании стриптиза то ли дело вскидывал упадавшую вниз голову и ловил тюбетейку. Бильдыев выуживал и сосал ледяные кубики, выплевывал их обратно и как доктор, принимая к соломинке ухом слушал звуки в бокале. Лишь однажды молчание нарушил воронежец. Он стал рассказывать анекдот про козу, но не без помощи старшего, который со всей силой дал ему по ноге. Сообразил, что столики скорее всего прослушиваются, замолчал и с тех пор не отрываясь глядел в бокал фриковчанина.
Пошел уже 2 час ночи и Пилигин чувствовал жуткую усталость. Такого не было даже в прошлом году во время рекордной плавки, когда 2 суток без сна и отдыха он провел у мартена. Вообще все эти итальянские дни он себя чувствовал человеком, которому за свои 850 рублей доверили беречь какую-то страшную тайну. Он себя чувствовал контр разведчиком. Постоянно поддерживаемый под риском провалиться самому и провалить всю агентуру. И эти чертовы лиры, лиры, лиры. Куда было бы лучше с рублем, который каждое утро, кроме субботы и воскресенья, выдавала Любаша. Сейчас у Пилюгина оставалось единственное желание: как пережить этот стриптиз. Перемочь завтрашний день. А послезавтра живым или мертвым сесть в поезд, который повезет их домой. Он уже было подумал, что пронесет, что ввиду позднего час или болезни стриптизерши чуждое явление отменили. Но тут где-то сзади зажегся свет, сбоку захлопали, а музыка стала громче. Мамаладзе напрягся, ноздри его вздулись, на шее выступили огромные вены. «Брюнетка», - сказал он. – «Я спинным мозгом чувствую. Брюнетка». Тощенькая и к тому же в возрасте не на что смотреть пояснил старший и достал из кармана военный бинокль. Харьковчанин тем временем отсосал от бокала очередную порцию и так проворно, лихо так, что никто не успел опомниться повернулся вместе со стулом на 180 градусов. «Сейчас будет платье снимать», - обрадовал он. «Ну, и пущай», - сказал воронежец. Он манипулировал соломинкой и в конце концов как бы невзначай сунул ее в бокал фриковчанина. После того также как бы невзначай он припал к соломинке ртом. Золотистый коктейль стал быстро убывать. «Осталась неглиже», - с хрипотцой продолжал комментировать харьковчанин. Слову «неглиже» сильно обрадовался Бильдыев. Он захлопнул в ладоши, громко засмеялся. Старший тотчас засунул оленеводу в рот полную горсть ледяных кубиков с его же бокала. «Ну, а сейчас», - торжественно оповестил харьковчанин. «Слушай, Гена», - взмолился Мамаладзе. - «Я тебя как человека прошу. Хочешь летом ко мне в Батуду приезжай. Я тебе койку бесплатно за 300 в сутки сдам. Помолчи, хватить комментировать». Пилюгин смотрел на сладко спящего Таликбаева, но вдруг краем глаза заметил, что рядом с их столиком изгибается, улыбается и зовет руками обнаженная женщина. Пилюгин, чтобы отогнать этот кошмар сморгнул, но женщина осталась. Итальянка и в самом деле была не ахти. Так по всем основным показателям четверть Любашки. Ее потайные места прикрывали два кусочка голубой материи. Пилюгин не без гордости отметил, что никаких постыдных желаний и вообще желаний у него не возникло. Но бдительность он не уменьшил.
Старший подался вперед и не моргая следил за Мамаладзе. Мамаладзе, однако, сидел ровно, смотрел прямо и даже не сопел. В общем, как итальяночка не изгибалась все было тщетно. В этот решающий момент не дрогнул никто. Харьковчанин и тот не улыбнулся. Не говоря уже о замороженном Бильдыеве. Женщина между тем не уходила. Она вставала в позы, приглашала танцевать. Вдруг лицо у нее сделалось жалобным, тушь потекла. «Финита контракто, финита контракто», - вдруг запричитала она. – «Мужчино индиферендо. Абсолюто индеферендо. О миа импресарио. Финито контракто, финито контракто». «Ясное дело», - перевел воронежец. – «Волчьи законы. У нас бы стриптизила до пенсии. Никто бы слова не сказал». «Финито, финито» - продолжала итальяночка, но вдруг безнадежно махнула рукой и приблизилась к столику и почему-то на плохом русском языке зашептала: «Муж к другой ушел. Кобелина». «Какие у них нежные имена», - медленно произнес харьковчанин. – «Кобелино». Мамаладзе достал кошелек и вытряхнул на стол валюту. Пилюгин тоже полез в карман, где оставалась в аккурат тещино сомбреро и действенные ортопедические ботинки плейбой. Пилюгину было жаль итальяночку. Всегда жалел женщин, детей, малых животных и угнетенные народы планеты. «О мама миа», - возмутилась женщина и в такт музыке стала рвать на себе волосы. «Неужели в этой задрипанной Европе не осталось ни одного мужчины?». Все взоры устремились на старшего. Старший крепко задумался. Думал минут 5. «Вопрос серьезный», - сказал он. – «Надо решать. Итальяночка попалась настырная. Просто так не отпустит. Какие будут предложения?». «Предлагаю кандидатуру Бильдыева», - сказал воронежец. Все поглядели на Бильдыева. «Нет», - сказал старший. – «Надо что-нибудь по фигуристей. Она еще обнажиться заставит». «Тогда Мамаладзе», - сказал воронежец. «У меня самоотвод», - сказал Мамаладзе и густо покраснел. «У меня на груди наискосок одно слово написано. Общенародное. Даже собственному сыну пока читать не даю. Э, молодой был, жизни не понимал». «Чем сварить пробовал?», - спросил воронежец. «Уксусом пробовал. Сначала снаружи, потом изнутри подобраться пытался. Наконец нашу реку химзаводе тело погружался. Но тут все сошло, но слово осталось». Обалдевшая итальяночка с обалдевшими глазами смотрела на совещавшихся. «О мама миа, о мама миа». «Вы, гражданочка, лучше не мешайте», - сказал воронежец. – «Мы ведь для вас стараемся. Так предлагаю кандидатуру до предела начитанного товарища из Харькова». «К сожалению друзья, у меня стенокардия», - сказал харьковчанин и положил руку на сердце. «Отороматозные изменения коронарных сосудов». «Ну, ты и морда», - сказал воронежец. «Вот у прямых людей и болезни прямые: переломы конечностей, ожог 3 степеней, стригущий лишай, белая горячка. Но как интеллигенция так сразу авторемонтные изменения сосудов». Наступила тишина. Старший поглядел на Пилюгина. Сколько помнил себя Николай Пилюгин нет-нет да приходил час, когда на него глядели вот так. Вдруг бережно, вдруг ласково. «Выручай, мол, товарищ Пилюгин. Спасай цех, спасай план, спасай отрасль. Ибо пробил час, чтобы что-либо спасать. Ты же не из тех умников, что будут задавать вопросы, искать виноватых». Пилюгину становилось неловко от чужих слов. Он не видел в них надобности. Раз зашел, он уже спасал. «Давай, Николай Васильевич», - по-свойски сказал старший. – «Если что мы тебя с тыла прикроем». Под музыку Адриано Челентано Николай Пилюгин неторопливо преодолел полутемный зал. Достигнув эстрады он повернулся лицом к публике, вежливо поклонился. Приободрившая, повеселившаяся итальяночка пританцовывала рядом и одаривала Пилюгина благодарными взглядами. Она по-детски хлопала в ладоши, приглашала танцевать и просила снимать пиджак. Некоторое время Пилюгин стоял в нерешительности. Потом взял ближайший стул, поставил стул на эстраду. Снял пиджак, купленный специально для Италии в кредит костюма. И аккуратно, чтобы не помять рукава, спины и борта повесил пиджак на стул. Раздались аплодисменты и крики «Браво!». Сняв затем галстук он почувствовал колоссальное облегчение и с трудом сдерживая радость он стал ждать дальнейших указаний. Старший с дальнего угла показывал что-то руками, но понять что возможности не было. Пилюгин еще пару секунд раздумывал, потом крепко плюнул, скинул прилипшую рубашку, майку и с криком «Эх, блэклуха» пустился в пляс под музыку Адриано Челентано. Он заделывал его матросский танец «Яблочко». Его большое, здоровое, стосковавшийся по свободному движению тело подпрыгивало ввысь, набивало чечетку, ходило в присядку. А счастливая итальяночка маленькой бабой скользила вокруг как скромненьким синим платочком со своим малюсеньким голубеньким лифом.